Наш коллега, журналист Евгений Аскинадзе, долгие годы занимавший пост ответственного секретаря «Городецкого вестника», очень часто произносит одну фразу: «В редакции работают самые красивые женщины». И мы, представительницы прекрасной половины человечества, ему верим. Потому что не о смазливости идёт речь – о неповторимости. В редакции всегда работали личности, индивидуальности. Впрочем, в этом притягательная сила женщин любого коллектива, где царит дух творчества.

Сегодня у нас в гостях Марина Вахто – поэтесса, член Союза писателей России, журналист, чья жизнь прочно связана с нашей газетой, и, конечно, в полном смысле этого слова красивая женщина. В настоящее время Марина живёт в Москве, редактирует детский журнал, учится в Литературном институте им. Горького. Она изменилась, стала знакомой незнакомкой. И всё же это наша Марина, певунья, душа компании, с которой всегда приятно поговорить.

– Марина, без сомнения, читателям будет интересно узнать о твоём московском житье-бытье. Но всё-таки, следуя законам классического интервью с творческой личностью, начнём со времени её формирования, то есть с детства.

– Родилась на Севере, в городе с красивым названием Онега. Как и все, училась в школе, десятый класс заканчивала в Архангельске. Здесь же поступила в Архангельское культурно-просветительское училище на режиссёра, хотя, как и многие девчонки, мечтала стать актрисой. Потом была большая любовь, замужество, рождение сына Святослава. Сейчас ему 26 лет, живём вместе. Сын работает и одновременно учится в Академии туризма и гостиничного дела. Мы с ним два студента в одной маленькой семье.

– А ещё в твоей жизни был Городец…

– Да, сюда я приехала в 1984 году и жила до 2005-го. Работала художницей на «Городецкой росписи», пока не начался этот разор девяностых. Была, правда недолго, почтальонкой в Серкове, ну а затем под Новый 1996 год попала в редакцию «Городецкого вестника». Кстати, в Москве опыт художницы мне пригодился: преподавала городецкую роспись еврейским детям.

– Нашей газете отдано почти девять лет. Не жалеешь об этом времени?

– Нет, конечно. Общаться с людьми, открывать для себя внутренний мир другого человека, проживать его жизнь – что может быть интереснее? Взять, например, наших старух. За каждой – своя непростая судьба, выстраданный опыт поколений. Не забуду, как одна из этих удивительных женщин, Анастасия Ивановна Симагина из деревни Ляпуново, сказала мне: «Посылай Бог здоровья до ста лет тем, кто без Бога живёт. А кто с Богом живёт, тому и так всё дадено». Высказывание, достойное философа мирового уровня.

– А стихи? Когда ты почувствовала, что без них нет жизни?

– Сознательно – довольно поздно. Хотя всегда хотела самовыразиться. И потом у меня всегда была тяга к чистому листу, желание написать на нём что-то стоящее. Это болезнь, но болезнь неплохая. Конечно, в детстве многие пишут стихи, писала и я в тетрадочки, передаваемые из рук в руки, – их ещё называют «Дневником друзей». Работала под великих: подписывалась то Есениным, то Блоком. Стихи были о любви, причём всегда несчастной. Писала и испытывала настоящий кайф… Сейчас компьютеры, на работе за ним сидишь довольно много. Но стихи по-прежнему пишу от руки, в тетрадочку…

У каждого поэта в душе живёт музыка, она зовёт, не даёт покоя, и в конце концов происходит прорыв. В какой-то момент ты понимаешь, что надо определиться и всецело заниматься тем делом, для которого создан. Жаль, что у меня это прозрение наступило довольно поздно…

– Ну, тут уж «лучше поздно, чем никогда». Зато теперь ты живёшь в Москве, учишься в Литературном институте, редактируешь детский журнал для еврейских ребятишек. Чего же ещё?

– Внешние изменения важны, но они – не самое главное. Важнее измениться внутренне, глядеть на мир другими глазами. Тогда и в творчестве, в писательском ремесле возникает новый уровень. Я чувствую, что мне это необходимо, чтобы двигаться дальше. Но пока, если честно, у меня не очень получается. Ведь мало знать законы современной литературной жизни – важно найти в ней своё место, быть в формате, обрести свой неповторимый голос. А это крайне трудно.

– Не зря говорят: «Москва слезам не верит». Кстати, как тебе столица, успела к ней привыкнуть?

– На самом деле к Москве привыкнуть можно довольно быстро – гораздо быстрее, чем многие думают. Никому нет до тебя никакого дела – ни в подъезде, ни на улице… Ты внутренне свободен, и это чувство дорогого стоит. Люди свободны в выборе одежды, в поведении, лишь бы оно не противоречило общепринятым нормам. С другой стороны, приходится рассчитывать только на себя и в большом, и в мелочах: если у меня вдруг закончилась соль, я никогда не обращусь к соседке по площадке, а побегу в магазин.

– Расскажи о своей учёбе.

– Учусь на четвёртом курсе Литературного института. Кстати, ещё одна городчанка, Ольга Старикова, учится в этом же институте и тоже на четвёртом курсе. Педагоги прекрасные. Всегда посещаю семинары Сергея Сергеевича Арутюнова, великолепного оратора и поэта. Кажется, до конца жизни всё бы ходила на лекции, всё бы внимала… Одно плохо: надо ещё писать контрольные, сдавать экзамены и зачёты. А вообще-то, чем больше учусь, тем больше ощущаю, насколько я тёмная, необразованная, дремучая…

– Тем не менее, твоя работа уже сейчас связана с литературной деятельностью…

– Вовсе нет – она связана с образованием еврейских детей. Я работаю в Федерации еврейских общин России в отделе «Воскресные школы «Ахдут» («ахдут» в переводе с иврита – «единство»). В этом отделе я занимаюсь редактированием журнала «Ахдут Ве-Яхад» (мы едины, мы вместе). Дети от 6 до 14 лет пишут в него о себе, о своих достижениях и увлечениях, о школе. Есть рубрика, рассказывающая о разных профессиях.

– А почему ты работаешь в еврейском журнале? Разве нет работы в каком-нибудь русском?

– Работа есть, но устроиться на неё женщинам старше тридцати лет, к тому же без «опыта работы сроком пятьдесят лет» практически невозможно. Тебя пригласят на собеседование, прослушают, дадут задание, ты его выполнишь… И всё, глухо.

– Довольно грустно… Но ведь есть же какой-то выход?

– Есть. Не стареть раньше времени, меняться, быть в формате, избавляться от лени и от своих комплексов. Как говорила героиня одного фильма, «резать к чёртовой матери, не дожидаясь перитонита!». Надо усвоить раз и навсегда: шанс есть в самой беспросветной ситуации, в самом безвыходном положении. Но чтобы изменить свою жизнь, обязательно нужно чем-то жертвовать. Один политик сказал: «Насколько успешны мы в жизни, нужно судить не по тому, чего мы достигли, а по тому, сколько препятствий преодолели». Именно! Не надо бояться «всё начать сначала, «пока не меркнет свет, пока горит свеча»…

Материал подготовила Нина ДМИТРИЕВСКАЯ

* * *

Потише, потише, потише…
Вы слышите, капает с крыш?
Давно из коротких штанишек
Вырос Мальчиш-Кибальчиш.

Он ходит с костылькой кривою,
Чахоточный, жив мастодонт.
Он прячет следы мезозоя
Под рыжий болоньевый зонт.

Курилку приписывал к смерти
Бесстрастный к смертям карандаш.
А он из подвальной пещерки
Поднялся на первый этаж.

И глохнет вечернее солнце
На тёмной его стороне,
И тонет вопёж кроманьонца
В могильной его тишине.

Ему не до сломанных сабель
Короткоштанных ребят.
Но ловит лишь бряцанье капель
Его слуховой аппарат.

Потише, дружок, успокойся.
И ты эти войны услышь,
Как в тихом порыве геройства
Срывается красное войско
И падает, падает с крыш.

* * *

Память, зренье и слух у меня.
Я все помню, все вижу и слышу.
Как цветут тополя, как дожди семенят,
Как рысёнок играет с мышью.

Я ухабина просек лесных,
Я одна из дорожных колдобин.
И дремучие сны под качанье сосны
Снились мне от брусник и смородин.

Я приучена к снежным ветрам,
К их веселью, покою и гневу.
К пересмешкам купав, к многословию трав,
К молчаливому белому небу.

Мне б учиться такой белизне
И бесстрастности той наивысшей,
Чтоб на этой земле оттого не болеть,
Что всё помню, всё вижу, всё слышу.

* * *

Это было когда-то, не помню когда –
Я ходила на ключ за водой.
И была ледянее январского льда
Та вода под сосною седой.

Волосами свисали косматые мхи.
На стволе каменела слюда.
Смоляные лодчонки сухой шелухи
Уносила беглянка-вода.

Всей дремучестью хвойной от суши и зла
Свой родник укрывала она.
Я такой же дремучей и верной была,
Как и эта седая сосна.

Молчаливость моя ей была по душе.
И, хрустя муравьиной трухой,
Я несла в золотом берестяном ковше
Ледяное питьё с шелухой.

* * *

И ларчик расписной захлопнул крышку,
Похоронил сокровище своё.
Шершавый ветерок проворной мышкой
Обнюхивает жалкое жильё.

Снега сошли. Билибинские сини
В сырые подворотни уползли.
Колокола сиреневых глоксиний
Заглохли в нафталиновой пыли.

И ты стоишь средь неба и бурьяна,
К дверям закрытым прислонив батог...
Скрепит песок в суставах деревянных,
Мой низколобый, дряхлый городок.

И что тебе – мои любовь и память?
Их ливни смыли, с корнем выжег зной.
Чернеют под дождём резные ставни,
Захлопнул крышку ларчик расписной.